Вика, и её однокурсники, и Мастер – Алексей Яковлевич Михальченко – ужасно волновались в преддверии такого ответственного события. Несомненно, ребята уже не раз успели проявить себя на сцене как талантливые артисты, но… всё-таки страшно было услышать окончательный приговор, который решил бы их участь: профпригодны они или нет. Ну, и никто, конечно, не желал подводить Мастера – хотелось, чтобы он гордился ими по праву.

Незадолго до экзамена выпускниками овладела самая настоящая паника. Все актёрские суеверия, даже самые несуразные, безусловно принимались теперь на веру. Нельзя было ронять текст с ролью, иначе спектакль рисковал провалиться. В гримёрку следовало заходить только с левой ноги. Рассыпать грим считалось гарантией будущего несчастья, споткнуться на сцене – очень плохой приметой, а свист в театре приравнивался практически к преступлению. Порой доходило до абсурда: к примеру, говорили, что кот, прошедший по сцене прямо во время спектакля, является гарантией успеха, и многие девушки – сокурсницы Вики – на полном серьёзе предлагали привезти из дома своих котов и кошек.

Перед самым представлением Вика нечаянно подслушала дискуссию членов аттестационной комиссии с Михальченко. Педагогические тузы шествовали по коридору института, а Вика шла чуть поодаль, так что часть разговора долетала и до её ушей. То, что она услышала, перепугало её до смерти.

– Знаете ли вы, дорогой Алексей Яковлевич, – говорила пожилая преподавательница ВГИКа, искусствовед Паола Зайцева, – что смотреть дипломные работы наших студентов год от года становится для меня всё более тяжким испытанием?

– Устаёте от количества спектаклей? – сочувственно протянул Мастер. – Оно и понятно, теперь же актёры учатся не только на бюджетных курсах, но и на коммерческих, их стало намного больше…

– Не в этом дело, – она махнула рукой. – Подавленность и уныние, которые накатывают на меня после просмотра – вот куда более серьёзное испытание, мой милый друг.

– Именно! – вмешался председатель госкомиссии, режиссёр и преподаватель Дмитрий Родимов. – Главный бич студенческих спектаклей – вялость, аморфность, рутина и скука. Никакой энергии творчества, всё показное. Этакая псевдоэнергетика, а внутри – абсолютная пустота!

– Впрочем, может, это и не вина выпускников, – великодушно заметила Зайцева, не обращая внимания на то, как помрачнело лицо Михальченко. – Видите ли, коллеги, наша театральная педагогика предельно регламентирована. Никаких отклонений от привычного курса! И вот с постными лицами эта суровая истина передается из одних вялых педагогических рук – в другие…

– Мне кажется, вы не совсем справедливы, уважаемая Паола Викторовна, – хмуро возразил Мастер, но она не дала ему закончить, воскликнув:

– Но согласитесь же – наш вуз пугающе архаичен! Педагоги сосредотачиваются на технологиях актёрского мастерства, но при этом, к сожалению, упускают из вида раскрытие и воспитание, подчёркиваю – воспитание! – творческой личности. Преподаватели душевно законсервированы в своих многолетних наработках, они просто боятся экспериментировать.

– Впрочем, это беда не только ВГИКа, но и всех остальных театральных институтов, – великодушно добавил Родимов. – Что ни курс, то человек тридцать-сорок: как выйдут, аж сцены за ними не видно. Все думают – ах, небывалый урожай на таланты! Какое там… Редко-редко блеснёт какая-нибудь «звезда» на курсе, а все остальные – так, на прокорм.

– Да ведь это ещё на вступительных заметно, любезный Дмитрий Денисович, – Зайцева снисходительно улыбнулась. – Они же все одинаковые, попросишь показать какое-нибудь животное – так свинья от собаки отличается у них только тем, что чешет спину о стенку. Никакой фантазии… Кого набираем? Зачем?

– Ну, не скажите, Паола Викторовна, – уязвлённо возразил Михальченко. – На моём курсе одарённых было видно сразу. Они вам, если надо, и собак, и свиней, и лягушек покажут так, что вы помрёте со смеху.

– Бог мой, Алексей Яковлевич, – рассмеялась Зайцева, – да мы же сейчас не конкретно о вашем курсе, а так, вообще… Я вижу, у вас настроение испортилось? Не надо, голубчик.

– Ну что ж, вот и поглядим сегодня на ваших подопечных, – с достоинством резюмировал Родимов. – Чем удивят… Да и удивят ли?

Вика, ставшая нечаянной свидетельницей этого разговора, почувствовала, как у неё затряслись поджилки. С неё вмиг слетели самоуверенность и бравада. Сделалось страшно – да с чего она вообще вообразила, что является актрисой? Кто внушил ей, что она талантлива? Вдруг и у неё тоже, как говорил Родимов, – всего лишь показная энергетика при внутренней пустоте?

– Белкина, ты чего такая? – спросил её Никита незадолго до выхода на сцену.

– Какая? – уточнила она хмуро.

– Ну… бледня-бледнёй, – сформулировал он в свойственной ему ироничной манере. – Опять, что ли, господин Белецкий обещал почтить нас своим присутствием?

– Да нет, – отмахнулась она. – Он тут совсем ни при чём. Просто…

Не зная, как сформулировать, Вика подняла на него испуганные, как у ребёнка, глаза, и выдохнула:

– Никитос, как ты считаешь – я бездарь или нет?

– Дура, что ли? – изумился он. – С чего вдруг такое самокопание перед самым получением диплома? Не поздновато ли спохватилась?

– Ладно, проехали… – она отвернулась. На душе сделалось совсем гадко. Как, ну вот как в таком состоянии выходить на сцену, как играть, когда кажешься себе куском бесполезного нерабочего материала?

– Да что с тобой, Вика? – забеспокоился Никита уже по-настоящему. – Оставь этот мильон терзаний… Ты не бездарь. Очень даже наоборот!

– Ты правда так думаешь или просто меня утешаешь?

– Дурища.

Вика не успела даже опомниться, как Никита обнял её и принялся успокаивающе гладить по волосам.

– Ты очень, очень талантливая. Самая способная на курсе. Это правда.

Вика растерянно захлопала глазами. Неужели он умеет разговаривать по-человечески? Без насмешек, подколок и стёба? Он искренен сейчас с нею или это какой-то идиотский розыгрыш?

– Расслабься, балда, – сказал он, но в голосе его не было ни тени издёвки – только трогательное желание поддержать. – Я всегда считал тебя чертовски классной актрисой. Честно-честно. Ну, не такой талантливой, как я, конечно, но всё-таки…

– Ты мне никогда этого не говорил, – осторожно произнесла она.

– Не хотел баловать, – в его тоне снова появилась привычная насмешливость. – Ладно, иди-ка быстренько поправь причёску перед выходом. А то будешь как лахудра…

– Спасибо тебе, Никитос, – произнесла она с признательностью. – Мне… важно было это услышать. Особенно от тебя.

Вика поспешно направилась в гримёрную, а Никита ещё некоторое время смотрел ей вслед. Вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд и, обернувшись, заметил шокированную этой сценой Варечку. «Что, чёрт возьми, происходит?! – кричали её глаза. – Почему вы обнимались?»

– Ты что, Варвара, шпионить вздумала? – шутливо вопросил её Никита. – Подкралась незаметно, подслушивала тайком чужие разговоры? Ай-ай-ай, нехорошо… Разве тебя не учили в детстве, что это неприлично?

Лицо Варечки пошло красными пятнами. Девушка несколько мгновений беззвучно глотала ртом воздух, а затем, наконец, выговорила:

– А… что это сейчас здесь